Я пришла в институт ранней весной 1975 г., когда мы, группа студентов медико-биологичес­кого факультета 2-го Московского медицинского института им. Н.И. Пирогова пришли зна­комиться с ИМБП, чтобы выполнять дипломные работы. В Институте нас встретил Петр Михайлович Граменитский, он был руководителем отдела. Мы все буквально влюбились в него. Он очень интересно рассказывал о проблемах адаптации к гипоксии, проблемах декомпрессионной болезни. Спус­тя несколько недель, ушедших на оформление допуска, нас отправили на Планерную. Встреча с Петром Михайловичем состоялась на Хорошевке, и мы не знали, что у Института есть вторая база. Нам сказали, что от метро «Речной вокзал» придется добираться на автобусе. Доехали мы до «Речного вокзала», а в это время пошел весенний дождик, и на фоне еще не до конца растаявше­го снега мы сели в ав­тобус. Автобус долго ехал по этой грязной весне до Планерной, и постепенно лица ребят изменялись, на них начало проступать сомнение. Приехав на место, вышли в чистое поле - тогда еще, в 75 году, не все корпуса были построены, но главный корпус, где проходная, - уже был. Встречал нас Георгий Вартанович Туманов, который был заместителем заведующего сектором. Так вот, пока мы шли по этой грязи, по распутице, среди канав, какихто труб и строек, ребята уже вслух стали говорить, что они здесь вряд ли останутся писать диплом. После разговора с Георгием Вартановичем из 10 человек остались только четверо. Для меня выполнение диплома проходило интересно. Я занималась адаптацией к гипоксии, эффективностью гипоксических тренировок. Лаборатория встретила меня достаточно дружелюбно, но все эксперименты я делала сама. Задачу ставила сама, методы отрабатывала сама и после выполнения диплома осталась работать в Институте. Лаборатория занима­лась в основном физиологическими проблемами, а поскольку я по образованию биохимик, пришлось налаживать методы определения активности ферментов энергообеспечения. Сейчас, с высоты нынешних успехов в науке, эти методы кажутся простыми. Тогда для меня, студентки, начинать все с нуля и одной было не очень просто, но зато интересно.

- Каким был тогда Институт?

-Большим. Меня поразило, когда я стала ездить на Планерную, что утром к проходной подъезжали 10 забитых людьми    автобусов. Окончание работы, я считаю, правда, было совершенно неправильным для науки, потому что автобусы уезжали вбив 6, и нужно было, что называется, всем встать и уйти. Наука - вещь такая: можно что-то не успеть или закончить пораньше. Тем не менее, все уезжали вместе. Жизнь в Институте бурлила во всех корпусах. Все работали, дисциплина была очень строгая, проверяли приход-уход; были какие-то специальные пропуска для поездок в другие институты или библиотеку. В коридорах было всегда весело и шумно. В обед в нашем 7-м корпусе на Планерной иногда даже играли в на­стольный теннис, народу было много самого разновозрастного. разнообразного. Вывешивались газеты, была доска почета - обычная жизнь обычного учреждения. И интересные люди есть и были в Институте и тогда, и теперь. Мне хотелось бы рассказать об Абраме Моисеевиче Генине. Судьба меня сталкивала с ним по разным поводам, когда он был руководителем огромного подразделения. Это подразделение занималось  самыми разными проблемами. Абрам Моисеевич был достаточно строг к молодежи, и я помню, что, например, мою первую статью он смотрел довольно скрупулезно, серьезно правил. Да и мы с моим, как тогда говори­ли, маленьким шефом, старшим научным со­трудником " Э.С. Маилян, писали эту статью долго. Мне ее даже писать и переписывать надоело, она уже мне совершенно не нравилась, но зато я приобрела опыт. Так вот, первое так сказать «столкновение» было с Абрамом Моисеевичем по поводу этой статьи. Пришлось доказывать свои положения, с которыми он не соглашался. На то была основатель­ная причина. Я выполняла работу в лаборатории Евгения Александровича Коваленко, а у них с Гениным были совсем непростые человеческие отношения и расхожде­ния в плане научных взглядов. Отсвет этих отношений падал на всю лабораторию. И потом, уже через 3 года, когда я апробировала кандидатскую диссертацию, Абрам Моисеевич был достаточно строг, но не могу сказать - неспра­ведлив. Его вопросы были глубокими и даже интересными; они не ставили в тупик, но все­гда заставляли задумываться,

А потом, когда Институт стал заниматься проблемами гипербарической физиологии, ему поручили   руководство этим  направлением. Трех молодых людей: Михаила   Петровича Бобровницкого, Вадима Николаевича Семенцова и меня как бы передали из лаборатории на выполнение работ в этой области. Нужны были руки, люди. Вот когда уже, оказывается, нача­лись подрядные отношения. За это лаборатории давали фонд оплаты труда. И мы втроем стали заниматься гипербарической физиологией. Каждый со своих позиций, направления исследований мы не меняли.

А потом наступили действительно тяжелые для науки времена: ко­нец 80-х - начало 90-х, когда люди уходили из науки, и все как-то было совершенно безысходно и трудно, и денег действительно было мало. Абрам Моисеевич предложил мне поработать в группе, которая помогала переводить и редактировать совместный российско-американский труд. Я подключилась к этой работе, и очень ему за это признательна. С интересными людьми познакомилась во время этой работы и английский язык подтянула. Немного денег заработала, что было для меня на тот момент действительно важно.

Потом он был председателем секции Ученого совета, а я - ученым секретарем. Затем при формировании диссер­тационного совета, пред­седателем которого является Олег Георгиевич Газенко, а Абрам Моисе­евич был заместителем председателя, он рекомендовал меня Ученым секретарем. Мы рассматривали диссертации, обсуждали разные подходы к защите и выполнению диссертационных работ. Обычно делали мы это с утра, поскольку оба приходили на работу довольно рано. Это был такое тихое время, когда еще не звонят телефоны и не отрывают посетители.

Он был одним из тех людей, с которыми хочется что-то обсуждать, не обязательно решая какие-то вопросы, а просто узнавать его мнение. И если даже ты не соглашался с ним, все равно было интересно узнать точку зрения умного, глубокого, думающего человека и проанализировать: совпадает ли она с твоей.

- После защиты диссертации Вы развивали то же самое направление?

- Нет, все на самом деле выглядело сложнее, потому что лаборатории раньше могли переориентировать почти полностью. Пока я делала диплом и диссертационную работу, лаборатория занималась гипоксией и адаптацией. После этого я попала в ситуацию, когда лаборатория начала заниматься работами по биоспутнику, и задача стояла уже другая: не гипоксия и адаптация, а энергетический метаболизм в тканях при дей­ствии микрогравитации. Я стала заниматься энергообменом при гипокинезии у крыс и на биоспутнике вместе с Э.С. Маилян. И это тоже заняло некоторое количество лет, вот получает­ся как бы второй пул ра­бот. Третий пул работ появился тогда, когда лабораторию полностью переориентировали на изучение физиологических эффектов при внекорабельной деятельности. Итак, гипоксия и адаптация, гипокинезия, микрогравитация, внекорабельная деятельность, гипероксия и гипербария. Ну, а потом, когда в науке случилось, я бы сказала, безвременье, когда не было экспери­ментов, я вернулась к изначальной своей мечте -внутриклеточным по­средникам гормо­нального действия , и несколько лет работала в кардиологическом центре в отделе В.А.   Ткачука, но занима­лась опять же гипоксией, правда уже клеточными эффектами. Вот  такая новая спираль через какое то время, и опять возврат к гипоксии. А потом, уже на   следующейспирали, был возврат к гипербарии, когда были построены камеры и корпуса на Планерной, и можно было проводить исследования уже в Институте. Сейчас - дальнейшее развитие: попытка развернуть в Институте клеточные исследования. Все, конечно ,происходит немножко медленнее, чем хотелось бы. Но я считаю, что все-таки здесь шаг за шагом все потихоньку движется вперед.

А если говорить о будущем Института, сорок лет - это хороший возраст. И у Института, безусловно, есть будущее, потому что у всякой ме дали есть две стороны. Наш Институт имеет до статочно много направлений исследований. Это и хорошо, и плохо одновременно с одной стороны, распыление тех необходимых сил, которые в Институте остались по столь многочисленным направлениям, на самом деле не всегда бывает оправдано. Это как   растопыренные пальцы, в каждом направлении  работает только небольшая группа. Они что-то делают, а сделать могут не так много и, конечно, финансирование они получают небольшое. Но, с другой стороны, такая многоплановость создает некий момент устойчивости. Или как говорят мореплаватели, остойчивости, т.е. корабль не тонет, он плывет. Думаю, у Института неплохое будущее. Хотя будущее в нашей стране всегда очень сложно прогнозировать.

- Что хотелось бы?

Хотелось бы видеть большую цельность Института. Хотелось бы объединить усилия при решении научных проблем с точки зрения организации науки. Я твердо убеждена, что науку могут двигать только заинтересованные люди. А человека, заинтересованного в своей области исследований, очень сложно переори­ентировать на другую область. Его можно заставить в приказном порядке или попросить что-то сделать. Он это будет делать. Но инициативно науку может делать только увлеченный человек, у которого в голове есть какие-то идеи, который постоянно думает и задает себе вопросы. Только такой человек может чего-то добиться. Во всех других случаях мы получим про­сто хорошего исполни­теля. Это тоже продвинет работу, но не так интенсивно и, возможно, не в том направлении. Поэтому, наверное, наш Институт и подходит к сохранению всех направлений, где есть точки кристаллизации.

- Из того, что ушло в прошлое, что касается Института, Вы о чем-то жалеете? Что-то потерял Институт?

В ситуации раз вала страны и по большому счету развала науки, мы потеряли ощущение стабильности, сами стали непостоянными - жизнь заставила. И, может быть, от этого иногда так грустно бывает смотреть на какую то своеобразную «скупость» проводимых исследований. Это зависит от того, попадет проект в какую-то программу или не попадет. Раньше можно было спокойно планировать исследования и проводить их. Сейчас же мы «зажаты». Действительно, эксперименты и исследования получаются пунктирны ми, потому что только взят разбег, а тема уже заканчивается, или что-то не получилось и приходится прекращать исследования в этом на правлении. Происходит разрыв в исследованиях, в поколениях, в пере даче знаний. Наверное, иногда переломы в на уке полезны. Но вряд ли кто-то начинает с чистого листа, потому что все равно накопленный опыт должен использоваться. Нельзя же каждый раз изобретать велосипед.

- Были ли какие-то курьезные случаи в Вашей работе?

- Действительно, одно такое происшествие было. О нем сейчас можно вспоминать с улыбкой, но на самом деле тогда все испытали до­вольно серьезные волнения. Проходили экспериментальные исследования в гипербаричеекой   барокамере, здесь, на  Хорошевке. Моделировалось давление скафандра, равное давлению, имеющемуся на высоте 7100 м.

Обследуемый дышал чистым кислородом, лежа в антиортостатическом положении, и периодически - раз в час - к нему заходил врач или лаборант и проводил необходимые экспериментальные  исследования.

Естественно, врач туда заходил тоже в маске с кислородом, поскольку долго без тренировки на такой высоте не поработаешь, будет сказываться гипоксия. Я как раз была одним из таких врачей.

(Окончание на стр. 31)